Заповедь изучения Торы не отменяет заповеди службы в армии и защиты еврейского народа от врагов. Сказали наши мудрецы (Вавилонский Талмуд, трактат Сота, 44б), что слова Торы (Дварим, 20:5-7): «Тот, кто построил новый дом и не обновил его, пусть идет и возвратится в дом свой, чтобы не умер он на войне и другой не обновил его; и тот, кто насадил виноградник и не почал его, пусть идет и возвратится в дом свой, чтобы не умер он на войне и другой не почал его; и тот, кто обручился с женщиною и не взял ее, пусть идет и возвратится в дом свой, чтобы не умер он на войне и кто-нибудь другой не взял ее» относятся к «войне, разрешенной Торой» (мильхемет ршут). Но когда речь идет о «заповеданной войне» (мильхемет мицва), направленной на защиту народа Израиля от врага, то «на эту войну выходят все – даже жених из покоя своего и невеста из-под свадебного балдахина». Именно такое постановление выносит Рамбам (в «Законах царства», 7, 4).
В источниках также сказано, что ученики Йеѓошуа бин Нуна и царя Давида, отправляясь на войну, не опасались, что война отнимет у них время, предназначенное для изучения Торы. Правда, в Вавилонском Талмуде (в трактате Мегила, 3а) рассказывается, что ангел упрекнул Йеѓошуа в том, что он напрасно тратит время, вместо того чтобы изучать Тору, но это произошло ночью, когда Йеѓошуа и его воины отдыхали. Когда же Йеѓошуа был занят военными нуждами, упрекнуть его было не в чем. Рассказывается также, что когда Амаса бен Йетер, военачальник Давида, искал новых воинов для своего войска, он пришел в дом учения (бейт мидраш), но поскольку все мудрецы были заняты изучением Торы, по Ѓалахе ему было запрещено призывать их на войну (см. Вавилонский Талмуд, трактат Санѓедрин, 49а). Однако в том случае речь шла о «разрешенной войне», которая не отменяет заповедь изучения Торы. Но если людей, посвящающих все время изучению Торы, необходимо мобилизовать на «заповеданную войну», чтобы защитить народ Израиля от врагов, они обязаны ради этого прервать свое учение. Что же касается сказанного в Талмуде (в трактате Бава батра, 8а), что мудрецы Торы не нуждаются в страже, то речь идет о такой страже, которая защитила бы их от воров, но не от недоброжелателей, нападение которых может привести к угрозе для жизни мудреца. Если же необходимо спасать жизнь евреев, это заповедь, поскольку в Торе (Ваикра, 19:16) сказано: «Не оставайся равнодушным к крови ближнего твоего». А когда существует угроза для человеческой жизни, мудрецы Торы должны первыми исполнить заповедь спасения (см. Мишна брура, 328, 34). И хотя наши мудрецы сказали (в трактате Мегила, 16б): «Изучение Торы важнее спасения человеческой жизни», они имели в виду, что заповедь изучения Торы обладает большей духовной ценностью, однако с точки зрения обязанности, когда необходимо исполнить какую-либо заповедь, и никто больше не может это сделать, любая заповедь отодвигает изучение Торы, и тем более, заповедь защиты народа Израиля от врагов.
Тем не менее, наш учитель и наставник рав Цви-Йеѓуда Кук, благословенна память праведника, постановил, что отдельным людям, способным достичь высокого уровня в изучении Торы ради всего народа Израиля, лучше отложить мобилизацию, пока призыв для них не будет обязательным по закону. За это время они должны совершенствоваться в изучении Торы, чтобы распространять ее в народе, и это будет их самый весомый вклад в укрепление еврейского самосознания, а также в дело государственной безопасности и заселения Земли Израиля, – при условии, что они будут питать глубокое уважение к солдатам, которые каждую минуту собственнолично исполняют заповедь защиты народа и заселения Земли Израиля. Только так люди, изучающие Тору, на самом деле будут способствовать поднятию боевого духа еврейского народа[5].
Для того чтобы наглядно продемонстрировать, какой величайшей ценностью обладает заповедь службы в рядах Армии обороны Израиля, приведу здесь историю, услышанную мной от д-ра Файнгольда. Она повествует о великом раввине р. Исраэле-Зеэве Густмане, благословенна память праведника, последнем из крупнейших ѓалахических авторитетов Вильны. Он был членом раввинского суда рава Хаима-Ойзера Гродзинского, прошел через пламя Холокоста, в котором сгорел его единственный сын. По прошествии многих лет он основал ешиву в иерусалимском квартале Рехавия. Одними из ближайших учеников рава Густмана были проф. Роберт (Исраэль) Ауман (позднее – лауреат Нобелевской премии) и его сын Шломо Ауман, учащийся ешивы ѓесдер в Шаалабим.
Шломо, да отомстит Всевышний за его кровь, погиб во время операции «Мир Галилее». В день его похорон д-р Файнгольд отвез рава Густмана на кладбище. После похорон рав Густман все ходил по кладбищу среди свежих могил павших бойцов и тяжело вздыхал, исполненный глубокого горя. По дороге обратно, в машине, он произнес: «Все они – святые!» Один из попутчиков спросил его с заднего сидения: «Неужели все? Даже нерелигиозные?» Рав Густман повернулся к нему и отчеканил: «Все! Все без исключения!»
На подъезде к Рехавии рав Густман обратился к д-ру Файнгольду (на идиш): «Д-р Файнгольд, давайте зайдем к профессору Ауману, я хотел бы ему кое-что сказать». Поднимаясь по лестнице, он был погружен в свои мысли. Когда они зашли в квартиру, рав Густман тихо и прочувствованно произнес на идиш: «Д-р Файнгольд, вы, наверное, не знаете, у меня был сын, Меирке. Он был такой красивый мальчик. Я это говорю не потому, что я его отец. Он и вправду был очень красивый…» И тут рав спохватился, что не все присутствующие знают идиш, и повторил свои слова на иврите, чтобы его поняли родные Шломо.
Он обратился к вдове, к родителям, к братьям и сестрам Шломо: «Во время детской акции моего сына Меирке вырвали у меня из рук и бросили в грузовик. Рядом со мной стояла жена попечителя ешивы. Ее сына тоже забрали. И она сказала фашисту: посадите и меня в этот грузовик. И немец ей ответил: погодите, уважаемая фрау, придет и ваша очередь… Криков полуживых детей в грузовике было почти не слышно – их заглушали пронзительные вопли матерей…»
Рав Густман рассказал, что после гибели сына он, отправляясь из гетто на каторжные работы, взял с собой его детские ботиночки, чтобы обменять их на продукты. Ему удалось выменять их на морковь и муку. Однако ему пришлось выносить каждый день по одному ботинку, потому что он не мог внести в гетто сразу все полученные продукты. Он рассказал, как спрятал муку в брюки, а морковь, порезанную на кружки, – в свои ботинки. Возвратившись в гетто, он отнес часть продуктов вдове рава Хаима-Ойзера Гродзинского, величайшего авторитета поколения. Она вся распухла от голода и холода. Сначала она отказывалась брать еду и сказала: «У вас еще остались жена и дочь, отдайте им». Рав Густман ей ответил: «Нам хватает», и тогда она согласилась взять немного моркови и муки. И рав добавил: «Я сам в рот не брал эту еду, потому что не мог исполнить сказанное: «И будете есть плоть сынов ваших»» (Ваикра, 26:29).
И тут рав Густман выпрямился и произнес: «А теперь я вам расскажу, что сейчас происходит там, наверху. Мой Меирке говорит Шломо: «Хорошо тебе, Шлоймеле. Выпало на твою долю то, чего я не сподобился. Не смог я броситься на врага, чтобы защитить наш народ. А ты смог!»» Профессор Ауман встал, обнял рава Густмана и проговорил: «Утешили вы меня, утешили».
Когда сын д-ра Файнгольда достиг призывного возраста, д-р Файнгольд спросил рава Густмана, чей авторитет безоговорочно признавали все крупнейшие раввины, в том числе и ультраортодоксального направления (харедим): «Так что же написано в Торе Моше: идти в армию или не идти?» Рав ответил: «В Торе нашего учителя Моше написано: «Ужели братья ваши пойдут на войну, а вы будете сидеть здесь?»» (с этим словами Моше обратился к коленам Реувена и Гада). А потом, расхаживая по комнате и подняв одну руку величественным жестом, рав повторил этот стих еще несколько раз, с каждым разом все громче.
